Итак, реформаторы заявили о преимуществе Писания над церковными традициями, буквального смысла — перед засильем трех остальных и, наконец, права каждого христианина самостоятельно читать Библию — перед присвоением священных текстов избранным кругом владеющих латынью. Таким образом они попытались доказать, что церковь впала в заблуждение, и теперь Бог желает с помощью Писания вернуть ее на путь истинный. Писание нельзя считать простым инструментом, используемым для доказательства или опровержения конкретной идеи. При условии верного толкования, в процессе которого должное внимание уделяется главной новозаветной теме — распятию и воскресению Иисуса Христа как поворотному моменту в истории человечества (что случилось однажды и не может повторяться в каждой мессе), Божье слово сможет вновь совершать свой труд обновления в сердцах и в жизни простых людей. Именно забота о простых людях подвигла некоторых великих реформаторов выступить в роли переводчиков, наиболее известные из которых — Лютер в Германии и Тиндейл в Англии. Оба они оставили неизгладимый след не только в христианском мышлении, но и в языковедении на многие столетия вперед.

Важно отметить различие в значении, существующее между одним из основных использовавшихся реформаторами специальных терминов, и смыслом, который вкладывается в это слово в настоящее время. Настаивая на буквальном толковании Писания, реформаторы имели в виду первую из четырех средневековых разновидностей смысла. Как мы уже убедились, это часто относится к непосредственному историческому смыслу и основанию Писания (не стоит, например, искать скрытое значение в словах Писания о том, что Храм был построен слугами Соломона). Однако если буква текста — конкретные слова, употребленные авторами или редакторами, содержит в себе метафору, значит буквальный смысл будет одновременно и метафорическим. Поэтому, возможно к нашему замешательству, буквальный смысл Пс. 17, 9, где говорится о «дыме, поднявшемся из Божьих уст», заключается в том, что эта яркая метафора позволяет псалмопевцу живо изобразить страшный гнев Господень на угнетателей его народа.

Реформаторы с большим вниманием относились к разъяснению данного момента, когда речь шла о метафорическом смысле слов, произнесенных Иисусом на Тайной Вечере («Сие есть тело мое»), в противоположность тому, что сегодня назвали бы буквальным толкованием мы с вами. Утверждение, будто слова Иисуса (как теперь говорится) следует воспринимать буквально, означало бы возвращение к довольно грубой форме пресуществления. Буквальным реформаторы называли тот смысл, который вкладывали в Писание его авторы и который в нашем случае следует понимать образно. Оставив в стороне данную конкретную ситуацию, необходимо помнить, что попытка извлечения буквального смысла Писания в надежде разрешить спор, используя терминологию реформаторов, увенчается успехом лишь в том случае, если мы имеем в виду буквальный в противоположность не метафорическому (ведь первоначальный смысл вполне может содержать в себе метафору), а трем другим средневековым разновидностям смысла (аллегорическому, анагогическому и нравственному). Это один из множества примеров, когда обращение к риторическим приемам реформаторов должно быть тщательно продумано. Сегодня сторонников буквального понимания текста чаще всего отождествляют с фундаменталистами. Акцент же реформаторов на буквальном понимании никоим образом не соответствует такой позиции. Но к этому мы еще вернемся.

Хотя реформаторы отказывались признать небиблейское предание в качестве независимого авторитетного источника (многие из них любили цитировать такие отрывки как Мк. 7, 8, где Иисус сурово осуждает книжников и фарисеев, поставивших человеческие обычаи выше божественной поведи), они часто обращались к трудам Отцов церкви, демонстрируя свою преемственность с более ранними, предшествовавшими средневековью традициями толкования. Ведь их нередко обвиняли в отрицании накопленного столетиями опыта. «Церковь существует вот уже пятнадцать веков, — возражали их противники, — а где все это время были вы?» Подобно Иринею в его борьбе с гностицизмом, они вновь и вновь возвращались к лексически обоснованному историческому толкованию (многие реформаторы, в частности, Жан Кальвин, были выдающимися библейскими толкователями) в попытке предотвратить искажение первоначального смысла, утверждавшее совершенно иное мировосприятие, характерное для средневековой церкви. Однако существует мнение, что реформаторы не пошли дальше тупика, в который их завело противопоставление Писания и традиции. Они объявляли себя наследниками лучших традиций прошлого, но так и не сумели объяснить возможность сосуществования самого Писания и комментариев церкви, сделанных в процессе его прочтения.

Тридентский Собор, созванный папой для того, чтобы достойно ответить на обвинения и предложения реформаторов, рассмотрев вопрос о Писании и предании, выработал догматы, которые и по сей день являются неотъемлемой частью римско–католического учения и катехизиса. Собравшиеся в Тренто провозгласили (Заседание 4.8; 8–е апреля 1546 года), что Писание и предание обладают равным авторитетом. Четыреста лет спустя Второй Ватиканский Собор объявил, что Писание и предание «проистекают из одного неиссякаемого божественного источника, сливаясь в единый поток и устремляясь к общей цели». Протестанты же всегда видели в Писании критерий оценки того, какие предания являются истинным толкованием Писания (таковым, например, почти во всех церквях считается Никейский символ веры), а какие содержат в себе искажения. Споры по этому поводу не утихают и в наши дни.

Желая как следует разобраться, в чем конкретно проявляется авторитетность Писания, мы должны помнить о следующем: рассматривая Писание и предание как два авторитетных источника, мы используем слово авторитетность в несколько ином смысле. Если мужчина называет двух женщин своими женами, имея в виду, что он одновременно женат на обеих, меняется значение самого слова «жена». Когда речь идет об авторитетности, идея двух параллельных потоков указывает на то, что и реформаторы, и их противники воспринимали это понятие, прежде всего, как источник авторитетных мнений. Это вполне естественно, ведь таково было одно из основных в то время значений слова «авторитетность». Однако все это едва ли имеет отношение к вопросам, поднятым в настоящей книге. Наша задача — показать, что именно Писание заключает в себе живую спасительную Божью силу.

Читая труды реформаторов, мы зачастую упускаем из вида нечто жизненно важное для самого Писания, чему они, будучи озабочены мелкими подробностями, не уделили должного внимания. Великое повествование о Боге, Израиле, Иисусе и мире звучит и сегодня, возвещая о грядущем окончательном возрождении всего творения. Их настойчивые утверждения о том, что своей смертью Иисус раз и навсегда принес жертву, необходимую для нашего спасения, имеют, как сейчас принято говорить, эсхатологическую природу. Иными словами, реформаторы сознавали, что единое и великое Божье повествование в тот момент достигло своей решающей стадии, которая не может более повторяться, не теряя своей первоначальной ценности. Ведь если вас попросят подписать договор во второй раз, значит первый окажется недействительным. Однако они так и не позволили этой истинно библейской идее перерасти в реальное представление о непрерывном повествовании, героями которого на поздней стадии стали и мы с вами. Так, например, их прочтение Евангелий свидетельствуют о том, что они видели в них не более чем вместилище Христовых учений. Их восприятие ограничивалось событиями Страстной пятницы и Пасхи которые однако , не имели никакой связи с предшествовавшей им проповедью Божьего царства. Этот недостаток легко объяснить. Ведь в своем стремлении порвать с недавним прошлым и вернуться назад на тысячу лет они едва ли могли придавать большое значение сохранению исторической преемственности.